Иван
Алексеевич Язев пришел раньше всех. На участке вокруг школы не было еще ни
души. Он так и рассчитывал — застать здесь самое раннее утро и насвободе,
без всякой суеты, не отвлекаясь, еще раз продумать свой план.
Ни
единое облако не мешало сегодня солнцу отогревать промороженную зимними
стужами землю — почва оттаяла уже на всю глубину и лежала теперь под ногами размякшая,
потная, а кое-где она уже совершенно подсохла.
В
воздухе — безветренно и тепло, а около стены школьного здания, сильно
разогретой солнцем, совсем жарко. Как раз здесь и зародился школьный сад:
посаженные два года назад вдоль стены первые деревца вишенок, два десятка
яблонь и столько же кустов смородины дали право называться садом и всему
школьному участку площадью в один га с четвертью, пока еще совсем пустому.
Ветви
вишенок уже покраснели — тронулись в свой весенний путь и блестели, словно натертые
воском; а яблоньки и кусты смородины как будто еще и не знали, что на дворе
апрель, — не пробуждались; но если присмотреться поближе — кора и на их
ветвях, ожившая после озноба, помолодела, словно кто-то промыл каждую веточку
отдельно и насухо вытер ее. Трава лезла из земли, где надо и где не надо, и
пока еще не загрубела, так водянисто-прозрачно сквозила против солнца, что
казалось, видишь движение соков в каждом побеге. Солнце же не брезговало ничем
— все прогревало глубоко и щедро, на участке стоял чудесный весенний запах
теплой земляной сырости.
Иван
Алексеевич ходил по хорошо утрамбованной центральной дорожке, пересекавшей весь
участок. Наслаждался. Иногда останавливался и проделывал упражнения из
предписанной ему лечебной гимнастики, самые несложные, не обременяющие сердца:
вытягивал перед собой руки и ритмично сжимал пальцы в кулак и расправлял их
снова, как будто ловил что-то в воздухе и опять выпускал на свободу; потом
делал дыхательное упражнение: разводил руки в сторону и опускал их без всякого
напряжения, как плети. Походив после этого несколько минут взад и вперед по
дорожке, Иван Алексеевич сел на самый краешек садовой скамейки и сделал
упражнения сидя: закинув ногу на ногу, вращал ступню ноги сначала в одну
сторону, потом в другую;проделав это, он глубоко
вздохнул и на выдохе поднялся.
Сойдя
с дорожки, вынул записную книжку, раскрыл на развороте, где у него был
нарисован план школьного сада, и начал проверять на глаз, где что намечено,
мысленно перенося свой замысел уже на местность: в четырех метрах от стены —
биологический участок; прямое его продолжение — участок для питомника фруктовых
деревьев; здесь Иван Алексеевич мечтал создать полную коллекцию фруктовых,
свободно зимующих в условиях Московской области; дальше — участок пятого
класса «А»; ему будет дана тема: «Различные приемы агротехники»; для этой темы
отводятся три грядки: 1) посадка картофеля яровизированными цельными клубнями
и верхушками клубней; 2) уплотненный посев картофеля совместно с фасолью;
3) посадка свеклы рассадой и гнездовой сев свеклы. Шестой класс
сегодня займется разметкой участка для метеорологической станции.
А
солнце пригревало сильнее. Иван Алексеевич присел, наклонился к земле и
положил на почву ладонь.
—
Очень хорошо! — сказал он, ощутив тепло, и, разогнувшись, добавил: — Просто
чудесно!
Отец
Пети Симонова, конюх Аким Гаврилович, в такой позе и увидел издали Ивана
Алексеевича: щупает рукой землю. Аким Гаврилович только что напоил слепого
Бурку и вышел из конюшни. Помимо обычного уважения к Ивану Алексеевичу,
проявлявшегося к нему в школе со стороны всех, Аким Гаврилович питал к этому
человеку еще особое чувство: их роднило одинаковое отношение к земле и ко
всему, что на ней произрастает.
Он
любил поговорить с Иваном Алексеевичем, хотя разговоры их никогда не отличались
многословием. Если у него выдавалось свободное время и он видел Ивана
Алексеевича в саду с лопатой или с граблями или же просто присевшего около
грядки и что-то обдумывающего, он обязательно подходил к нему «для беседы».
Она состояла обычно из трех-четырех неторопливо произнесенных фраз. Но смысл
сказанного всегда был значителен для Акима Гавриловича, и он отходил от Язева с
чувством глубокого удовлетворения: удалось, мол, поговорить с настоящим
человеком, ученым человеком, но в то же время совершенно своим, простым,
доступным.
Сейчас
он шел по центральной дорожке сада, заложив руки за спину, чтобы они не
болтались без дела. Направляясь к Ивану Алексеевичу, он в то же время шел с
таким видом, как будто в саду у него был совершенно самостоятельный интерес и
он даже не замечает Ивана Алексеевича, посматривает себе по сторонам, что-то
для себя подыскивает и обдумывает.
На
свой рост Аким Гаврилович не мог бы пожаловаться, но ходил не сгибаясь, хотя
грудь у него немного запала и в плечах он был узковат; не жаловался он никогда
и ни на какую болезнь; хорошо еще служили ему и сильные, длинные, костистые
руки (Петя пошел в него); Аким Гаврилович не любил бриться, носил бороду и
усы, но и усы и борода росли у него скупо: сквозь рыжеватую жесткую щетину
повсюду на худощавом, строгом лице сквозила красноватая, словно раззуженная
на ветру кожа.
Не
доходя до Ивана Алексеевича, Аким Гаврилович поднял, сойдя с дорожки, комочек
земли и, разминая его пальцами, стал рассматривать, что же остается от комочка
на ладони, как бы желая привлечь к себе внимание. Но оба, казалось, продолжали
не замечать друг друга. Первый, как всегда, заговорил Аким Гаврилович. Он
подошел к Язеву ближе и, показывая, что у него на ладони, сказал:
—
Вот это и есть мать наша родная землица, из-за которой на всем земном шарике
драчка происходит!
Иван
Алексеевич дружелюбно, как единомышленник, улыбнулся ему и протянул руку. Аким
Гаврилович, быстро сбросив землю, туго обтер ладонь о штанину и соединил, не
сгибая пальцев, свою руку с протянутой ему рукой.
Поворачивая
голову, подставляя щеку под лучи солнца, Иван Алексеевич сказал:
—
Хорошо-то как, Аким Гаврилович!
—
Так уже время, Иван Алексеевич, — шестнадцатое число, апрель! Тепло, сухо!
Язев
начал осматриваться вокруг себя, как будто до этой минуты он ничего и не
замечал. Аким Гаврилович спросил его:
—
Как скажете, Иван Алексеевич, насчет соображения относительно войны?
Язев
развел руками и, словно после очередного упражнения по лечебной физкультуре,
сделал глубокий вдох. Он высоко поднял брови, и от этого лицо у него сделалось
таким, как будто он был в чем-то виноват. Опустив руки, он спросил:
—
В зоопарке видел когда-нибудь удава?
—
Три метра шесть сантиметров, — сказал Аким Гаврилович. — При мне кролика
затянул в свою утробу, как насос.
—
Так вот, кролика он будет переваривать очень продолжительное время. В этот
период он совершенно безопасен. Можно предполагать, что то же самое происходит
теперь и с Гитлером. Только метраж у этого удава, конечно, другой: проглотил
Францию, Бельгию, Голландию, Норвегию... — Язев смотрел на Акима Гавриловича
все с той же дружелюбной улыбкой, ожидая, что тот скажет. Но тот молчал, и
продолжать пришлось самому же Язеву. — Не правильно ли будет нам с тобою, Аким
Гаврилович, предположить, что теперь Гитлер будет все это долгое время
переваривать? Ты понимаешь, сколько он хапанул угля, металла, заводов, фабрик
или хотя бы того же молочка в Голландии?!
—
Иван Алексеевич, — сказал торопливо Аким Гаврилович, — Гитлер — это гад совсем
не той породы. Такую змею сколько бы ни поили молоком — от этого у нее только
больше будет яда.
Глаза
у Ивана Алексеевича расширились и заблестели, — тронутый меткими словами, он с
благодарностью и удивлениемвзглянул на
собеседника. А тот продолжал:
—
Мне Петр, сын, сказал, будто уже Америка встревает? Ну и черт с ними, пускай
воюют, а нам, Иван Алексеевич, я считаю, сегодня огород пахать надо — земля
поспела.
—
Паши!
—
В таком случае, разрешите сына взять, — пускай слепого в борозде поводит.
Как
раз в это время около складского сарая раздался лязгающий стук железа о железо.
Повернув голову в ту сторону, Иван Алексеевич увидел, как Петя вместе с
Ярославом Хромовым накладывают на носилки лопаты и грабли.
—
Нет, — сказал Иван Алексеевич, — устраивайся, Аким Гаврилович, сам, как
сумеешь. Сегодня твоего Петю нельзя отрывать от товарищей. Сегодня у нас
большой праздник — вся школа берется за лопату. Ты Некрасова учил в школе?
—
Ну а как же! — ответил Аким Гаврилович и, поражая Ивана Алексеевича
догадливостью, вдруг стал читать наизусть, улыбаясь от сильного смущения и от
этого становясь неожиданно похожим на огромного, неуклюжего школьника:
Идет, гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!..
Как молоком облитые,
Стоят сады вишневые...—
И,
сразу же оборвав себя, он радостно встрепенулся: — А вот и Василий Петров уже
вышел!
За
решеткой сада мелькнула во дворе фундаментально плотная и вместе с тем очень
подвижная фигура директора школы, Василия Петровича Ярикова.
—Пойду
к нему, — сказал Аким Гаврилович, — может, наряд даст какой: либо кусты возить
из Тимирязевского питомника, либо навоз с птичьей фермы. А пахать можно и
завтра. Или, в случае чего, слепого коня в борозде поводит Марфа Филипповна, она
у вас сегодня выходная.