Глава  двадцать  пятая

 

Иван Алексеевич, услыхав бурный взрыв хохота, направился на участок девятого «А». Он давно уже хотел посмотреть, как идут там дела, но пока пробирался в этот угол, к нему со всех сторон подходили ребята и задавали различные вопросы; отвечая им, Иван Алексеевич, как всегда, увлекался и подолгу задерживался то около одного класса, то около другого.

 

В шестом классе поднялся спор о названии цветка,  — вроде того, что произошел на прогулке у Ирины и Зои: маленький ли это, еще не развившийся одуванчик или же мать-мачеха?

 

Огорченный тем, что у ребят могут возникать вопросы там, где и без того все само собой очевидно, Иван Алексеевич сказал:

 

—  Нельзя на родной земле жить, как в чужой гостинице! Надо знать, что вокруг тебя растет, живет, цветет и дышит!

 

Потом Ивану Алексеевичу надо было посмотреть, в каком состоянии находятся трехлетние саженцы яблонь и груш, несколько дней назад привезенные из Тимирязевского питомника и пока что прикопанные землей рядом с липками, как раз на границе участка девятого «А»; саженцы оказались в превосходном состоянии. Тут же под присмотром Ивана Алексеевича восьмиклассники начали переносить деревца к приготовленным ямам.

 

Вот здесь-то Иван Алексеевич и услыхал шумный смех у девятиклассников. Он сразу понял обстановку, одним взглядом оценив, много ли они уже успели сделать. Не мог он, конечно, не заметить, что большинство ребят столпились вокруг Терпачева и бездельничают.

 

—  Не вижу ваших успехов! — сказал Иван Алексеевич. — Вы рискуете остаться в хвосте. Десятые вас обогнали, а ведь их участок захламлен не меньше, чем ваш, если не больше.

 

Иван Алексеевич, желая поднять дух у ребят, вынул из кармана записную книжку и сказал:

 

—  Посмотрите, друзья мои, этот план. Здесь, где вы сейчас работаете, будет один из лучших уголков сада! И все это создадите вы сами, собственными руками!

 

К Ивану Алексеевичу со всех сторон начали подходить ребята. Люся Уткина не стала обходить деревце, она хотела перешагнуть яблоньку, но высокий каблук туфли зацепился за ветку, Люся упала с размаху на корневище и под нею что-то хрустнуло и затрещало.

 

Язев крикнул, когда Люся только еще падала: «Что ты делаешь!»  — и с перекошенным от страдания лицом рванулся, чтобы поддержать Люсю, но не успел. Испуганная криком Ивана Алексеевича, Люся быстро встала на ноги, как будто под нею что-то горело. А он, опустившись около яблоньки на одно колено, — нагибаться ему было трудно, — осматривал и ощупывал пальцами  сломанный боковой корень.

 

—  Что ты наделала! — говорил он с дрожью в голосе от внутренней боли. — Нет, вы посмотрите, что она сделала!

 

Люся молчала, лицо у нее покрылось красными пятнами. По привычке, ища у Терпачева сочувствия и поддержки, она взглянула на него. Он ободряюще подмигнул ей, боковым движением головы указав на Язева: чудит, мол, старик, что с него спросишь!

 

—  Петя! — крикнул Иван Алексеевич, не выпуская из рук корня и оглядываясь по сторонам, но ничего не видя из-за столпившихся вокруг него учеников. — Где Петя?

 

Когда Симонов протолкался к нему, Иван Алексеевич сказал:

 

—  Петя, беги домой, принеси древесный уголь! Живо!

 

Стыдясь своей внезапной вспышки, он поднялся, отряхнул колени и, достав ослепительно белый под солнцем платок, принялся тщательно стирать с пальцев налипшую землю. Ему было досадно, что он не мог сдержать себя в присутствии ребят. Помолчав немного, он заговорил:

 

—  Без деревьев, без их плодов на земле не существовало бы и человека. На месте нашего правительства я бы издал закон: каждый человек в Советской стране обязан за свою жизнь посадить хотя бы одно деревце!

 

Он посмотрел на Люсю Уткину, и вдруг вместо обычного «ты» Иван Алексеевич сказал ей холодное, чужое «вы», точно она училась в какой-то другой школе, а не у него:

 

—  А вы, я думаю, не посадили еще ни одной былинки, а уже ломаете деревья.

 

Зое стало жаль Люсю. Не такой уж она совершила тяжкий грех. Ну, упала, споткнулась, так разве Люся это сделала нарочно? Зачем Иван Алексеевич так много говорит об этом? Зоя испытывала совершенно непривычное для нее чувство неловкости за учителя, которого она так уважала.

 

В калитке сада появился Петя. Он нес огромный чугун, полный углей, схватив его в охапку обеими руками. Увидев его, Иван Алексеевич отвернулся и даже махнул рукой, как бы досадуя на то, что в такую серьезную минуту Петя делает нелепость,

 

—  Зачем целый чугун? — сказал Иван Алексеевич и вдруг затрясся от беззвучного, неудержимого смеха. Так неожиданно разрядилось его напряжение. Он схватился обеими руками за грудь и закашлялся.

 

Когда он успокоился, лицо у него опять стало грустным. Выбрав из чугуна хорошо обожженный березовый уголек и наклонившись к земле, он тщательно растер его в порошок между двумя кирпичами.

 

Тем временем Зоя, знавшая уже, что в таких случаях поврежденные места корня надо натирать угольным порошком, приподняла от земли комель яблоньки и держала его перед Язевым.

 

Иван Алексеевич быстро и ловко обрезал обломанные корни кривым садовым ножом. Натирая гладкие места среза углем, он сказал:

 

—  Это как йод для нас с вами. Так же надо поступать и с комнатными растениями, если они повреждены или если при пересадке приходится удалить часть корней.

 

Закончив  операцию,  Иван  Алексеевич  добавил:

 

—  Берегите деревья — это наши друзья! В Индии есть трогательная поговорка: «Дерево не лишает своей благодатной тени даже того, кто его рубит».

 

Иван Алексеевич ушел. Уткина, подождав, пока он отойдет на такое расстояние, чтобы ее слов не было слышно, сказала:

 

— Язев любит устраивать нравоучительные спектакли: в пятницу разыграл в биологическом кабинете трагедию под названием «Злодей Терпачев», а сегодня мелодраму «Деревья — наши друзья». Как будто я действительно нарочно упала на это проклятое дерево. Как ему не стыдно!

 

Говоря это, Уткина передразнила Ивана Алексеевича, вобрав голову в плечи и стараясь одно из них поднять выше другого. Но этого ей все еще было мало. Чтобы удовлетворить уязвленное самолюбие, она продолжала:

 

—  У него очень редкое сочетание талантов: ставит пьесу собственного сочинения, сам драматург, сам режиссер и он же актер-любитель.

 

Все, что Уткина говорила о Язеве, настолько не вязалось с этим строгим, подчас даже суровым, но любимым ими человеком, что всем стало нестерпимо стыдно.

 

Даже Терпачев молчал  и не поддержал  ее ни одним словом.

 

Зоя, которая только что пожалела ее, не дала теперь Уткиной продолжать.

 

—  Перестань! Как тебе не стыдно?! Мы любим Ивана Алексеевича и не позволим тебе зубоскалить на его счет.

 

Лицо у Люси стало злое, на лбу и на щеках опять появились неровные красные пятна. Она развязно вскинула обе руки, подняла их кверху и сказала:

 

—  Сдаюсь! Ты, Космодемьянская, по обыкновению, ужасно правильная! Разве можно тебя убедить хоть в чем-нибудь?

 

Люся Уткина с малых лет заслуги отца бездумно переносила  на самое себя: папа считается передовым, очень способным человеком; папу от учреждения выдвигают на курсы повышения квалификации; папа получает повышение по должности; папа имеет большой авторитет: когда кто-нибудь разговаривает с папой, то даже тон у этих людей меняется; папа бывает на съездах, о которых пишут в газетах; папа работает над повышением своего теоретического уровня — изучает классиков марксизма-ленинизма; папа вместе с группой работников завода получил орден в Кремле; по выходным дням папа имеет возможность пользоваться персональной машиной.

 

Все это, происходящее в течение нескольких лет на глазах у дочки, кажется ей частью ее самой, неотделимой от ее собственного существования.

 

Люсе есть с кем посоветоваться, когда она готовит уроки; к тому же Люсе наняли репетитора по немецкому языку; сверх того по четвергам к Люсе приходит учительница музыки. Неудивительно, что Люся с шестого класса круглая отличница. У Люси достаточно денег, чтобы купить какие угодно книги и по какой угодно цене, поэтому ей никогда не приходится тратить времени ни на хождение в библиотеку, ни на посещение читальни. У Люси достаточно личных «карманных денег», чтобы, когда она захочет, пойти в театр или в кино; платье она, конечно, не покупает готовое в магазине, причем портниха приходит сама к ней на дом (опять экономия времени).

 

Люсе семнадцать лет, но она уже два раза побывала  на Черноморском побережье: один раз — в Крыму, другой — на Кавказе.

 

Она не была глупа и обладала способностью быстро все схватывать, но ей не хватало глубины: все у нее лишь внешнее, поверхностное, без внутреннего искреннего интереса; никто не знал: чем же Люся увлекается по-настоящему, кроме постоянного стремления всем нравиться и во всем быть первой?

 

Походка у Люси сдержанная, с первого взгляда скромная, но это тоже результат привычки к исключительности — ей, видите ли, неприлично быть суетливой в движениях. Люся любит танцы, но при этом манерничает, предпочитая танцевать «стилем». И, только играя в волейбол, она по-настоящему увлекается, не следит за собой и бывает на площадке такая же подвижная и, если надо, такая же резкая в движениях, захваченная игрой, как все остальные.

 

Сейчас Люся понимала, что ей не удалось как следует ответить Зое, и это ее мучило. Пропала всякая охота работать. Люся и без того, как только увидела мусор на участке, с самого начала испытывала неприязнь к этой затее с выходом всей школы в сад на субботник. Чувствуя, что надолго у нее не хватит терпения, Люся принялась с демонстративным усердием орудовать граблями и, сгребая щепки и стружки, подняла вокруг себя невообразимую пыль. Ей хотелось, чтобы в струю этой пыли попала бы Зоя. Но слабый ветерок относил пыль через решетку на улицу. Грабли зацепили за обломок доски, придавленной кирпичами, и застряли. Люся попробовала вытащить доску руками, но сейчас же бросила, почувствовав острый укол.

 

—  Черт знает что такое! — зло сказала она, стараясь прикусить зубами кончик маленькой занозы и вытащить ее из пальца.

 

Подошел Терпачев. Он предложил зацепить занозу и вытащить английской булавкой. Ему было приятно взять маленькую руку Люси в свою руку, и он старался задержать ее подольше. Пока он вытаскивал занозу, Люся говорила ему тихо:

 

—  Я не привыкла оставаться в дураках. Разве это работа в саду? Это какая-то свалка! С меня хватит, сейчас уйду.

 

—  Подожди,  Люся, — сказал Терпачев, — уйдем  вместе. Сейчас неудобно. Поработаем еще полчаса. А то Зойка поднимет хай на собрании.

 

Но Терпачеву не удавалось вытащить занозу: кончик ее обломился, а проникнуть булавкой под кожу глубже Люся не давала, морщась от боли, отдергивая палец. Попробовала вытащить Ната Беликова — у нее тоже ничего не получилось.

 

Петя предложил:

 

—  Давайте вызовем «скорую помощь». Пускай отвезут Уткину к Склифосовскому. Тогда и Терпачев уйдет — никто нам мешать больше не будет.

 

К удивлению всех, Терпачев не нашелся, что ответить.

 

Зоя подошла к Люсе:

 

—  Давай я вытащу, ведь это же так просто!

 

—  Еще чего недоставало! — сказала Уткина и, повернувшись к Зое спиной, отбросила в сторону грабли, которые она все еще держала в одной руке, и заявила: — Вы, товарищи, как хотите, а с меня хватит! Я считаю, что мы достаточно поработали.

 

Петя Симонов, накладывавший на носилки мелкий мусор, отбросил лопату в сторону, подошел к Люсе и, уперев руки в поясницу, глядя на нее в упор, загораживая ей дорогу, сказал:

 

—  Ты знаешь, Люська, что я тебе скажу? Ты знаешь, что я тебе скажу?

 

—  Ну, что ты мне скажешь, что ты мне скажешь? — в свою очередь задала ему вопрос Люся.

 

—  Ничего я тебе не скажу! Все ясно и так! — проговорил Петя с уничтожающим взглядом и пошел к носилкам.

 

Зоя сказала:

 

—  Пожалуйста, уходи, Уткина! И ты, Терпачев, уходи! Вы сами ничего не делаете и другим мешаете. Завтра устроим собрание и разберем ваше поведение.

 

—  Ты меня, Космодемьянская, не пугай собранием,— сказала Уткина. — Ты сама во всем виновата, а теперь отыгрываешься на других. Обычная твоя демагогия! Всюду хочешь быть первая, хочешь, чтоб все видели твой героизм. Почему ты согласилась, чтоб нашему классу достался такой безобразный участок? Почему ты ни с кем не посоветовалась? Разве Виктор не прав? Ведь этот мусор давно уже должен был убрать Петин  отец и вывезти на лошади, а после этого уже можно было  бы  начинать действительно учебную  программу!!

 

Петя Симонов потемнел от этих слов Уткиной.  Вспыльчивый и всегда немедленно дающий «сдачу»  Петя на этот раз не произнес ни звука. Зоя чувствовала, как все ребята возмущены барской выходкой Уткиной, но никто не хочет ничего говорить, потому что жалеют Петю, всем стыдно за Уткину. Зоя поняла, что теперь Уткина непоправимо упала в глазах всего класса.

 

Зоя и до этой минуты честно трудилась изо всех сил, но теперь она как-то вдруг вся просветлела.

 

—  Товарищи! —  обратилась она ко всем, повеселев и не обращая никакого внимания ни на Уткину, ни на Терпачева, как будто их уже не было в саду. — Товарищи, давайте дружно возьмемся за дело! Теперь нам никто не будет мешать. Смотрите, десятые и восьмые уже закончили. Мы тоже вполне можем успеть. Осталось не так уж много. Ведь больше среди нас не будет дезертиров!

 

—  Oro! — произнесла вызывающе Уткина.

 

Она что-то собиралась сказать, но ее опередил Терпачев:

 

—  Ты еще пожалеешь об этих словах, Космодемьянская. Тебе еще придется извиняться перед нами!

 

Вместе с ними ушел, конечно, и Шварц. Раза два он, правда, оглянулся — ему не так уж легко было оставить товарищей. Увидев, как дружно все принялись за работу, он заколебался. Но в это время Терпачев взял его под руку, и Шварц больше не оборачивался. Когда они уже прошли через калитку и скрылись во дворе, к Зое подошла Ната и заискивающим голосом заговорила:

 

—  Зоя, милая, ты не сердись на меня. Мне надо тоже идти, я обещала маме пойти с нею в Мосторг.

 

Зоя ничего не ответила, — ей нестерпимо противен был заискивающий, фальшивый тон Беликовой. Руки Зои заработали быстрее: присев на корточки, она выбирала крупные обломки кирпича и швыряла их Коркину и Кутырину, — они ловили кирпич на лету и укладывали на носилки.

 

Беликова стояла возле Зои, все еще не решаясь уйти. Потом присела рядом с нею и заговорила тихо, чтобы никто не слышал:

 

— Зоя, я должна сказать тебе одну вещь... Только обещай никому не говорить. Обещаешь?

 

Зоя продолжала молчать.

 

Несмотря на то, что Зоя ничего ей не обещала, Беликова сказала:

 

—  Только тебе могу открыть тайну, — никому другому. Вчера я встретила на улице Шварца — пьяный-пьяный, честное комсомольское! Идет и плачет. Я подошла, он говорит, что первый раз в жизни напился. Это они вдвоем с Терпачевым выпили бутылку, которую мы Коркину подарили. Я сегодня сама спросила Терпачева. Он пригрозил, что если я кому-нибудь расскажу, то всю жизнь буду раскаиваться.

 

— Зачем ты все это мне рассказываешь? — спросила Зоя. Она выпрямилась и пристально смотрела в глаза Беликовой, которая тоже поднялась.

 

—  Ой, Зоя, неужели ты меня выдашь?

 

Зое стало противно видеть перед собой ее испуганное лицо и беспокойно бегающие по сторонам лживые глаза.

 

— Советую тебе прочесть стихотворение Маяковского: «Общее руководство для начинающих подхалим».

 

—  Обязательно прочту! — угодливо сказала Беликова, не поняв даже, какой смысл придавала Зоя своим словам. — А теперь я побегу, а то мама рассердится.

 

Она в самом деле  побежала. Обогнув через двор здание школы, Беликова вышла за ворота, и было видно через решетку ограды, как она догнала Люсю и Терпачева и пошла вместе с ними.

Далее >>

Главная >> Книги >> Содержание >> Глава двадцать пятая