В
понедельник, едва раздался звонок, зовущий к первому уроку, в класс вошел Иван
Алексеевич и, не дожидаясь, пока все займут свои места за партами и успокоятся,
объявил:
—
Прошу участников безобразия, которое здесь было совершено в субботу, зайти ко
мне в кабинет после первого урока.
О
пустой бутылке Язеву доложила мать Пети Симонова еще в субботу после уроков.
Все ребята успели уже разойтись по домам, поднимать же разговор об этом
чрезвычайном происшествии в саду, будоражить ребят во время работы Иван
Алексеевич считал недопустимым.
Никто
не посмел отрицать свою вину. Язев и не сомневался, что так оно и будет. Но он
по-настоящемубыл поражен, когда после стука в дверь
и разрешения войти первая переступила порог его кабинета Зоя Космодемьянская.
За нею шли Терпачев и Шварц, имевший несчастный, униженный вид: уши у него так
горели, точно ему только что кто-то надрал их. Последним вошел и закрыл за
собою дверь Ярослав Хромов. Язев спросил Зою:
—
Зачем ты здесь, я тебя не звал!
Зоя,
и без того стоявшая ближе всех к Язеву, после его вопроса сделала еще шаг вперед
и заговорила:
—
Я считаю себя виноватой больше всех. Я видела бутылку, я знала, что она
находится в классе. Я могла бы все это предотвратить и ничего не сделала. Можно
было бы налить в бутылку простой воды и чем-нибудь подкрасить, это произвело бы
ничуть не меньшее впечатление на Коркина.
Язев
взял один из стульев, стоявших у стены, и, перенеся его к окну, сказал тихо и
этим сразу отделил Зою от остальных:
—
Сядь и не мешай нам!.. А вам вот что скажу,— произнес он суровым голосом, выйдя
на середину комнаты: — вы совершили постыдный поступок! Вы осквернили школу, то
есть то, что для всех нас является святым!
Язев
долго молчал, переводя глаза с одного на другого: то на Терпачева, то на
Хромова или же на Яшу Шварца. Никто из них не отвечал на его вопрос, потому что
он и не требовал ответа. Все стояли молча, и каждый смотрел в пол, не
выдерживая взгляда ясных, суровых глаз.
Язев
продолжал:
—
То, что вы сделали, вызывает у нас презрение. Уходите, мне тяжело с вами
говорить! На сегодня вы лишаетесь права сидеть рядом с теми, кто пришел сюда
учиться человеческому достоинству. Но после того как ваши товарищи закончат
трудовой день, вы обязаны явиться на собрание, которое состоится после уроков.
И вы будете отвечать перед всем коллективом. А сейчас уйдите из школы, вы ее
недостойны!
Никогда
Зоя не думала, что она может увидеть Ярослава таким, какой стоял он сейчас
перед Иваном Алексеевичем, рядом с Терпачевым и Шварцем: бледноеего
лицо было спокойным, но верхняя гy6a,
затененная чуть наметившимся золотистым пушком, все время дергалась, дрожала. И
это производило самое тягостное впечатление. Хотелось встать, подойти к
Ярославу и прижать пальцем губу, лишь бы она так невыносимо не дергалась. Зоя
не могла больше смотреть на него, перевела взгляд на Шварца.
Оттого
что Шварц боролся с собой, стараясь не расплакаться, его лицо искривила
гримаса. Иван Алексеевич, подумав, что Шварц хочет что-то сказать, выставил
вперед, как запрет, руку с поднятой ладонью и резко сказал, останавливая всякую
попытку начинать разговор:
—
Ступайте!
Язев
долго стоял посреди комнаты, подтянутый и суровый, высоко подняв голову.
Казалось, он совершенно забыл о том, что Зоя сидит у окна. Постепенно приходя в
себя, он глубоко вздохнул и, достав из бокового кармана пиджака чистый,
нетронутый еще носовой платок и широко eгo
расправив, приложил, прижал ладонями к своему лицу, а затем принялся вытирать
им руки, каждый палец отдельно, словно только что умывался. Пряча платок, он повернулся
к Зое и спросил ее:
—
Космодемьянская, напомни, пожалуйста, зачем я просил тебя остаться?
Зоя
поднялась. Она хорошо понимала состояние Ивана Алексеевича и заговорила таким
тоном, словно не присутствовала при той сцене, которая только что произошла в
кабинете.
—
У нас к вам просьба, Иван Алексеевич, от актива комсомола. Обстановка очень
сложная. Наш классный руководитель, Екатерина Михайловна, болеет. Мы просим вас
быть на собрании.
—
У меня сегодня трудный день, — сказал Язев. Помолчав немного, он спросил: — А в
чем сложность обстановки в вашем классе? Ты имеешь в виду эту историю с соской?
—
Это еще не все. Нет у нас дружного коллектива. Не можем общими силами
ликвидировать двойки.
—
Да, пора с этим кончать!
—
Вы же знаете, Иван Алексеевич, у нас до сих пор в ходу и подсказки и шпаргалки
— детское понимание товарищеской взаимопомощи. А настоящей спайки вколлективе
нет. Даже работу в саду мы не сумели закончить. Уткина и Терпачев бросили
работу и ушли, для них коллектив ничего не значит.
—
Ведь вам помешала гроза, — сказал Язев. — У вас на участке не так уж много
осталось доделать.
—
Если бы коллектив был настоящий и все работали по-комсомольски, можно было бы
все закончить до грозы.
— В
чем же дело, Космодемьянская? Прежде чем проводить собрание, ты должна выяснить
свою собственную точку зрения. Где же корень всего того, что у вас происходит?
—
Я об этом думала.
—
Ну?
—
Я убеждена, что главная вина лежит на мне самой. Я еще недостаточно опытная как
групорг. В чем-тоя ошибаюсь. Во всяком
случае, работу в саду я не сумела организовать, — для меня это теперь
совершенно ясно. Мы, конечно, советовались всем активом, но этого мало. Я
вообразила, что раз работа в саду — мероприятие всей школы, а не только
нашего класса, если в раздевалке висит плакат, то это и все, значит, каждый из
ребят должен понять, какая на нем лежит ответственность. Оказывается, этого
мало.
Зоя
хотела говорить еще, но Язев остановил ее.
—
Ты хочешь, чтобы я был на собрании. Хорошо, я постараюсь. Но должен сказать
тебе вот еще что, Космодемьянская...
Он
задумался на минуту, потом предложил:
—
Давай все-таки сядем. А то получается как-то на ходу, а я очень хотел бы, чтобы
ты запомнила то, что я скажу... Видишь ли, самокритика вещь совершенно
необходимая. Но у тебя в разговоре получается уж слишком много местоимения «я»,
«я», «я», «я», «я»! Подумай вот о чем... У людей бывают разные характеры: одни
приписывают себе слишком много достижений, другие преувеличивают свои
недостатки.
—
Почти то же самое сказала мне моя мама.
—
Да! Так вот, очень важно решить, очень важно решить, — повторил он, — отчего
человек приписывает себе слишком много недостатков и делает себя автором
излишнего количества ошибок? Иногда это происходит от робости, иногда это
происходит от желания прибедниться, чтобы избавить себя от ответственности;
иногда, наоборот, от желания выдвинуться на первый план, хотя бы при помощи
ошибки.
Пока
Язев, говорил, Зоя краснела все больше и больше, словно все его слова относятся
именно к ней.
—
Но есть и такие девочки и мальчики, которые преувеличивают свои недостатки,
потому что в них говорит совесть высокого типа. У таких людей повышенное
чувство долга. Вот таким людям, особенно когда они молоды и не имеют
достаточного опыта в жизни, таким людям я всегда готов помочь и всегда буду
помогать.
Иван
Алексеевич посмотрел на ручные часы, как делал перед окончанием урока.
—
Теперь иди, — сказал он, дотронувшись до плеча Зои. — Я постараюсь быть на
вашем собрании. Но если я не приду, значит, не смог. Тогда действуй. Я уверен,
убежден, что ты справишься сама.
Едва
Зоя вышла из кабинета, раздался звонок, перемена окончилась.
Второй
урок прошел очень быстро и, как всегда после него, — это был любимый предмет
Зои — литература, — осталось чувство сожаления, что он окончился слишком скоро.
Сегодня
Вера Сергеевна пришла на урок в состоянии какого-то радостного подъема, и то,
что она начала говорить о Льве Толстом, к изучению которого приступал класс,
захватило Зою с первых же слов.
Все
нравилось Зое в Вере Сергеевне: ее лицо, совсем еще молодое (только два года
назад она окончила педагогический институт), манера держать себя в классе и то,
как одевалась Вера Сергеевна: серая шерстяная кофточка с длинными, узкими
рукавами и высоким воротом, наглухо закрывавшим шею, во всем — соединение
приветливой простоты с большою требовательностью, которая скорее угадывалась,
нежели проявлялась до сих пор в чем-либо во время занятий.
Худощавое
лицо Веры Сергеевны со светло-карими глазами, зоркими, ничего не пропускающими
мимо себя без свежего, пристального внимания, гладко зачесанные назад
темно-русые волосы, стянутые сзади слабым, низко спускающимся узлом, — все это
напоминало Зое что-то давным-давно знакомое, но она так и не могла догадаться,
кого же именно напоминает ей Вера Сергеевна. Однако Зоя была уверена, что рано
или поздно вспомнит.
У
нее было странное чувство к этой преподавательнице: Зоя никогда не ощущала
большой разницы в их возрасте — Вера Сергеевна казалась ей сверстницей. Это
происходило оттого, что Вера Сергеевна обладала редким даром разговаривать с
учащимися с такой душевной откровенностью, с такой яркой свежестью, как будто
бы она первый раз в жизни говорит об этом и сама только вчера еще, даже сегодня
ночью, закончила читать Чернышевского, Тургенева, Толстого — того из этих
писателей, о ком сегодня идет разговор на уроке.
Вера
Сергеевна так же, как и многие из ее учеников, могла стесняться и внезапно
вспыхивала от смущения; так же, как Зоя, могла неожиданно разразиться искренним
смехом, и это очень роднило ее со всеми. Она умела вовремя поставить жгучий
вопрос и вызвать плодотворный горячий спор в классе о каком-нибудь произведении
и сама с неподдельным, живым интересом принимала участие в споре, как равный с
равными.
И
никто никогда не воспользовался этим в дурную сторону — для панибратской
развязности, никто не нарушал дисциплины, на уроках литературы всегда был
образцовый порядок. Конец урока Зоя воспринимала как разлуку: жаль было
отпускать Веру Сергеевну, хотелось еще и еще задавать ей вопросы. «Какое
счастье, — думала Зоя, — если бы можно было ходить с Верой Сергеевной на
прогулки, вот так же, как с Ириной. Ходить по переулкам, по огородам, по Тимирязевскому
парку и все спрашивать, спрашивать, спрашивать и самой говорить, и опять спрашивать,
чтобы в жизни ничего, ничего не осталось больше неясным!»
Когда
раздался звонок, Вера Сергеевна обрадовала: обещала весной еще раз пойти с
классом в Третьяковскую галерею. Тему экскурсии она тут же объявила: «Люди
шестидесятых годов — современники Чернышевского в творчестве передвижников».
В
коридоре к Зое подошла Лиза Пчельникова и сказала:
—
Какие идиоты наши мальчишки! Подумай только — ни Ярослав, ни Витька, ни Шварц
не слыхали, что сегодня рассказывала нам Вера Сергеевна. Сегодня я прямо влюбилась
в нее. Какая она чудесная! Правда, Зоя?