Приближалась
пора экзаменов. Но Вера Сергеевна сдержала свое слово и еще раз повела девятый
«А» в Третьяковскую галерею. Это было последнее в учебном году внешкольное
мероприятие, — с понедельника начиналась усиленная подготовка к испытаниям.
День
выбрали удачный.
Небо
над Москвой было такой безукоризненной чистоты, после прошедших недавно дождей,
что казалось, просто не из чего больше образоваться хотя бы одномуоблачку,
— они так и не смогли появиться до самого позднего вечера. Условия освещения
для осмотра картин сложились необыкновенно хорошие.
Никогда
еще ни Шура Космодемьянский, который много раз бывал здесь вдвоем с Димочкой
Кутыриным, и никто из его товарищей не видели, сколько света в залах второго
этажа галереи, проникающего сюда через матовые стекла высоких потолков. Именно
о таком освещении мечтает каждый художник, когда он создает свое произведение и
когда он в своем воображении уже видит толпящихся перед картиной зрителей с
широко раскрытыми глазами и жаждет, чтобы все детали его замысла были глубоко
поняты каждым, кто остановится перед картиной. Сегодня все казалось более
значительным, даже те картины, которые все в классе давно уже изучили.
Вера
Сергеевна провела экскурсию с подъемом. Обильный свет весеннего дня взбудоражил
и ее, разбудил в ней какие-то новые творческие силы, хотя она и без того не
страдала отсутствием энергии.
Сразу
же прошли в залы, где собраны лучшие произведения передвижников. Художники этой
школы дают бесценный, незаменимый материал, позволяющий глубже понять эпоху шестидесятников.
Долго
стояли перед картиной Репина «Арест пропагандиста» и еще дольше, вспоминая
трагическую судьбу Чернышевского, перед картиной «Не ждали». Репин с
поразительной силой изобразил неожиданное возвращение в семью политического
«преступника», измученного долгими годами царской ссылки.
Около
картины Ярошенко «Студент» завязался было жаркий спор. Вера Сергеевна спросила:
—
Кого напоминает вам этот человек с шалью на плечах? В те годы так ходили
студенты.
Первым
по обыкновению отозвался Виктор Терпачев, он сказал:
—
Типичный Рахметов. Человек нового типа: революционер-профессионал.
—
Не согласна, — возразила Зоя, поднимаясь со стула, на который она только что
было села посреди зала, приготовившись слушать Веру Сергеевну. — Не согласна!
Само собой разумеется, что художник изобразил передового человека — я в это
верю. Но разве у Рахметова могут быть опущены плечи? Где же в облике этого
студента черты той поразительной силы воли, которую развил в себе Рахметов?
Вера
Сергеевна была довольна и вместе с тем встревожилась. Она давно уже знала по
опыту, какой редкой способностью завязывать беседу и вовлекать товарищей в
жаркие дискуссии обладает Зоя. Признак того, что Зоя готова к борьбе, уже
появился. В такие минуты словно бы какой-то свежий ветер вдруг пахнет Зое в
лицо. Быстрым движением руки она откинет назад пружинящую прядку чуть вьющихся,
подстриженных волос, немного сощурит голубовато-серые глаза, они потемнеют, а
краски на ее лице станут ярче.
Заметив
этот безошибочный признак того, что Зоя сейчас начнет во что бы то ни стало
доказывать свою правоту, Вера Сергеевна побоялась, как бы спорщики не увлеклись
и не стали мешать другим посетителям.
—
Тише! — попросила она. — Давайте этот разговор перенесем в класс, продолжим его
на ближайшем уроке, А теперь пройдемте к картине Перова — приезд гувернантки в
семью разбогатевшего купца-самодура. Это даст нам возможность поговорить о том
положении, которое занимала в обществе женщина шестидесятых годов.
Порыв
Зои не пропал даром: он, как толчок, передался самой Вере Сергеевне — она
оживлялась все больше и больше.
Один
только Шура Космодемьянский казался рассеянным. А между тем именно он больше,
чем кто бы то ни было другой из всего класса, любил Третьяковскую галерею. Как
только он входил в первый зал нижнего этажа или начинал подниматься по широкой
лестнице главного входа, на него уже начинали действовать даже одни запахи
галереи, знакомые ему с далекого детства, — запах лака и усыхающих красок.
Сколько
раз он бывал в Третьяковской галерее? Он не смог бы на это ответить. Первый
раз привела сюда Шуру мать, держа его еще за руку, а рядом шли Зоя и отец, да,
отец... он был еще жив. С тех пор прошло немало лет. Много раз Шура приходил
сюда только с Кутыриным. Особенно часто начали они бывать в Третьяковской
галерее после перехода в восьмой класс, когда оба стали заниматься в студии.
Одной
из самых любимых картин Шуры была работа Серова «Девочка с персиками».
Подолгу
простаивал Шура и перед «Стогами» Левитана, ощущая, как постепенно сыреет сено
от вечернего тумана и медленно движется по своему кругу луна глубокого медового
цвета.
В
зале Васнецова Зоя всегда подходила прежде всего к картине «Три богатыря». Она
даже написала на эту тему домашнее сочинение в шестом классе. А Шуру
притягивало к себе совсем другое произведение Васнецова: он подолгу простаивал
перед траурно‑зловещей и торжественной, как эпическая поэма, картиной
«После побоища Игоря Святославовича с половцами». В степи, среди поверженных в
прах воинов, помятых шлемов, пробитых кольчуг, поломанных копий, зазубренных мечей
и сабель, единственно, что осталось в живых, — синие колокольчики в помятой
высокой траве и ромашки да яростно сцепившиеся в воздухе из-за обильной
кровавой добычи орлы‑стервятники.
С
тех пор как Шура начал сознательно заниматься живописью, он стал совсем по‑другому
изучать картины, давно известные уже ему по своему содержанию: его теперь все
больше и больше интересовало, как же они сделаны.
Погруженный
в свои переживания, он не отвечал, если кто-нибудь из товарищей обращался к
нему с вопросом. Не очень внимательно Шура следил и за тем, что говорила Вера
Сергеевна. Иногда он рассматривал даже совсем другую картину, не ту, у которой
останавливалась их группа; порою он отставал от своих или же, наоборот, уходил
один далеко вперед.
Чаще
всего он рассматривал какую-нибудь деталь с близкого расстояния — в упор, сбоку
или же снизу, ища такого положения, чтобы холст не отсвечивал. Ему хотелось
разгадать рабочий прием художника, тот способ, при помощи которого художник,
изображая тот или иной предмет, накладывает большими или мелкими мазками краску
на холст.
Люся
Уткина, проходя мимо Шуры, тихо сказала ему:
—
Ты скоро начнешь нюхать картины!
Шура
не обратил на это никакого внимания. Только Дима Кутырин мог вывести ею из
такого состояния, и тогда они вместе обсуждали техническую сторону или, как они
говорили, «фактуру» живописи данного художника.
Крупный,
почти на голову выше Зои, широкоплечий, Шура часто мешал смотреть другим,
слишком близко подходя к картинам. Дежурный сотрудник галереи два раза сделал
ему замечание. То же самое происходило и в предыдущие посещения. В таких
случаях Шура как бы внезапно пробуждался и отходил от картины со своей особой,
свойственной только ему одному «кривой» улыбкой, беспомощной и в то же время по‑домашнему
милой.
Совсем
по-другому смотрела картины Зоя. Есть в Третьяковской галерее картины,
остановившись перед которыми Зоя забывала буквально все на свете. Нет, ее не
занимало, как сделана картина, каким способом покрыта поверхность холста. Она
целиком отдавалась непосредственному, живому восприятию. Так слушают музыку или
песню, совершенно не думая о том, при помощи каких звукосочетаний она так
сильно действует на душу человека.
Зоя
не слышала приглушенного шороха шагов посетителей, медленно продвигающихся
вдоль стен, увешанных картинами. Всякий раз она как бы переселялась, проникала
за пределы рамы, входила в мир картины, как можно войти в лес, подняться на вершину
скалы или же, переступив порог, оказаться в чьем-нибудь доме и стать участником
происходящих там событий.
Когда
Зоя смотрела на «Аленушку» Васнецова, горюющую у лесного омута о брате, Зое
хотелось самой сесть рядом с Аленушкой, обо всем расспросить ее и помочь ей.
«Неравный брак» Пукирева вызывал у Зои состояние, близкое к чувству злобы.
Почему так покорно стоит под венцом в церкви девушка рядом с дряхлым, высохшим
стариком? Зачем так безвольно протянула она руку священнику? Сейчас он наденет
на палец обручальное кольцо и скует ее на всю жизнь золотыми цепями. Почему же
не кричит девушка, почему не зовет на помощь? Почему не сорвет она с себя
подвенечный наряд и не убежит из церкви? «Умри, но никому не давай поцелуя без
любви!»
Такой
же взволнованной соучастницей стояла Зоя и перед пейзажами своих любимых
художников. Она поднималась высоко на гору и побывала «Над вечнымпокоем»
Левитана, где свежий, порывистый ветер растрепал, перепутал у нее на голове
волосы; ранним утром Зоя прошла босыми ногами по росной траве в «Березовой
роще» Куинджи; она исходила все лесные тропы в картинах Шишкина, и это к ее
ногам склонялась созревшая, тучная рожь, как бы умоляя, чтобы поспешили с
жатвой, иначе колосья начнут ронять свои зерна прямо на землю.
Вместе
с ощущением бескрайности просторов появилось чувство огромности сроков во
времени, глубокая древность истоков, откуда начали свой путь наши предки. От
картины к картине, во множестве сцен, эпизодов, событий вставала перед глазами
вся история Руси, русского народа: беззаветная храбрость в борьбе с врагами и
преданность родине; бедность и нищета и великое изобилие природных богатств;
народное горе, отчаяние и удаль, поиски правды и справедливости; народные
восстания против угнетателей; красота русских женщин и девушек; игры белобрысых
ребятишек под жгучим июльским солнцем; великое раздолье речных просторов, полей
и нив, лесных опушек и непроходимых чащоб; обомшелые валуны; широкие небеса —
то грозные, то щедрые, тихие и добрые; море, прибой; хаты Украины, завороженные
густым лунным светом; великие русские люди: богатыри народных легенд и сказаний
и богатыри мысли — Пушкин, Гоголь, Лев Толстой, Тургенев, Некрасов,
запечатленные в портретах Кипренского, Крамского, Репина.
Революция!
Первые образы нового, советского человека: рабочий-красногвардеец,
матрос-большевик, рабфаковец, пионервожатая, комсомольцы-вузовцы; великие
стройки пятилеток.
Но
никогда Зоя не уходила из Третьяковской галереи успокоившаяся, насытившаяся
тем, что она там видела и только что пережила. Нет, этого ей было мало!
Хотелось самой, уже не с помощью великих мастеров кисти, а в самом деле своими
собственными ногами побродить и попутешествовать. Зоя только в раннем детстве выезжала
из Москвы, гостила в Сибири у бабушки, но ведь это было так давно... Иное дело
теперь, когда она чувствует себя уже совершенно взрослым человеком; завтра же,
нет, после экзаменов, вскинуть рюкзак за спину и отправиться в дальнюю дорогу,
ичтобы
рядом с тобой шли все твой школьные товарищи!
В
зале Сурикова Зою удивило, как много народу стояло около картины «Боярыня
Морозова». Она подумала: «Будет ли когда-нибудь время, когда вот так же десятки
людей ежедневно будут толпиться около картины Шуры «Гражданская казнь
Чернышевского»?» Зоя сейчас с особенной остротой ощутила — такая картина, рано
или поздно, должна появиться, должна, во что бы то ни стало! Ведь во всей
Третьяковской галерее нет даже обыкновенного портрета Чернышевского. Но хватит
ли у Шуры для этого силы воли? Несмотря на свой огромный рост, он все-таки до
сих пор ребенок, ему не хватает четкости в поступках, он слишком добродушен,
слишком покладистый и вяловатый. А ведь надо столько самоотверженно трудиться,
чтобы стать настоящим художником!
—
Шура, — спросила Зоя у брата, который вместе с Димочкой Кутыриным тоже отстал
от группы и задержался около «Боярыни Морозовой», — как ты думаешь, у кого
получилось бы сильнее — у Репина или у Сурикова?
Зоя
больше ничего не сказала, не хотела, чтобы слушал Кутырин, стоявший в трех
шагах от них. Но Шуре достаточно было и этого: брат и сестра поняли друг друга
с полуслова.
Шура
задумался. Для кого из этих великих художников тема «Гражданская казнь
Чернышевского» могла быть ближе? Он смотрел на «Боярыню Морозову», но в то же
время вспоминал все, что видел из работ Репина своими глазами или же знал по
репродукциям то, что собрано в Ленинграде, в Русском музее.
—
Суриков, — сказал Шура, — слишком эпически спокойный. Он не...
—
А казнь стрельцов? — перебила его Зоя.
—
Чернышевский — трагедия, а не былина. Репин дал бы образ Чернышевского резче,
ярче. Особенно лицо в момент самой казни. А цветы у Репина получились бы как
бомбы. Ты вернись в его зал, посмотри, что он делает красной и белой краской,
когда показывает митинг у Стены коммунаров в Париже!
—
Ну, а ты посмотри, — настаивала Зоя, — как Суриков изобразил толпу. Ведь это же
весь русский народ той эпохи!
Несмотря
на то что спор Зои и Шуры не давал как будто повода для шуток, Димочка Кутырин
не утерпел и сказал:
—
О чем спорите, эстеты? Вас волнует детская проблема — кто сильнее: Суриков
или Репин? Мой младший братишка два дня не дает прохода бабушке, пристает,
чтобы она ему сказала: кто сильнее — лев или тигр?
В
это время к ним быстро подошла Ната Беликова и сказала:
—
Вера Сергеевна ругается! Почему вы отстаете?
Не
обращая никакого внимания на ее слова и считаясвой
разговор с Зоей законченным, Шура подошел вплотную к картине Сурикова. Ему
хотелось понять, как удалось художнику, не прибегая к кропотливым подробностям,
при помощи одного лишь непринужденного, свободного движения кистью, одним
мазком достигнуть самой высокой, какая только мыслима, правды в изображении
человеческого характера?
Зоя
хотела скорей подойти к Вере Сергеевне, извиниться перед ней. Но надо было
привести с собой и Шуру. Хорошо зная, что теперь, когда он поглощен своими
наблюдениями, слова не могут иметь на него никакого действия, Зоя взяла его за
руку и осторожно потянула за собой. И вот Шура, с независимым видом ходивший по
всей галерее, как ему вздумается, не особенно считавшийся с тем, мешает ли он
кому‑нибудь или нет, вдруг вспыхнул от прикосновения сестры, как
маленький, вырвал руку и резко сказал:
—
Отстань!
Он
оглянулся на окружающих, боясь, как бы посторонние не заметили, что он младше
Зои.