№1

 

Глава из книги

Любови Тимофеевны Космодемьянской(1)

«Повесть о Зое и Шуре» — «Осиновые Гаи»

 

1950 г.

 

На севере Тамбовской области есть село Осиновые Гаи¹  (См.  примеч.  в  конце  книги  -  М.Т.).  «Осиновый Гай» значит «осиновый лес». Старики рассказывали, что когда-то здесь и вправду росли дремучие леса. Но в пору моего детства лесов уже не было и в помине.

 

Кругом далеко-далеко расстилались поля, засеянные рожью, овсом, просом. А у самого села земля была изрезана оврагами; с каждым годом их становилось все больше, и казалось — крайние избы вот-вот сползут на дно по крутому неровному откосу. Зимою по оврагам бродили голодные степные волки. В детстве я побаивалась зимними вечерами выходить из дому: все холодно, неподвижно, всюду снег, снег без конца и края, и далекий волчий вой — то ли он слышится на самом деле, то ли мерещится настороженному детскому слуху...

 

Зато весной как преображалось все вокруг! Зацветали луга, земля покрывалась нежной, словно светящейся зеленью, и всюду алыми, голубыми, золотыми огоньками вспыхивали полевые цветы, и можно было целыми охапками приносить домой ромашки, колокольчики, васильки.

 

Село наше было большое — около пяти тысяч жителей(2). Почти из каждого двора кто-нибудь уходил на заработки в  Тамбов, Пензу, а то и в Москву — клочок земли не мог прокормить бедняцкую крестьянскую семью(3).

 

Я росла в большой и дружной семье. Мой отец, Тимофей Семенович Чуриков, был волостной писарь, человек без образования, но хорошо грамотный и даже начитанный. Он любил книгу и в спорах всегда ссылался на прочитанное.

 

— А вот, помнится,— говорил он собеседнику,— пришлось мне прочитать одну книгу, так там насчет небесных светил объяснено совсем по-другому, чем вы рассуждаете...

 

Три зимы я ходила в земскую школу, а осенью 1910 года отец отвез меня в городок Кирсанов², в женскую гимназию. Почти сорок лет прошло с тех пор, но  я помню все до мелочей, словно это было вчера.

 

Меня поразило двухэтажное здание гимназии — у нас в Осиновых Гаях не было таких больших домов. Крепко держась за руку отца, я вошла в вестибюль и остановилась в смущении. Все было неожиданно и незнакомо: просторный вход, каменный пол, широкая лестница с решетчатыми перилами. Здесь уже собрались девочки со своими родителями. Они-то и смутили меня больше всего, больше даже, чем непривычная, показавшаяся мне роскошной обстановка. Кирсанов был уездным купеческим городом, и среди этих девочек, пришедших, как и я, держать экзамены, мало было крестьянских детей. Мне запомнилась одна, по виду настоящая купеческая дочка — пухлая, розовая, с ярко-голубой лентой в длинной косе. Она презрительно оглядела меня, поджала губы и отвернулась. Я прижалась к отцу, а он погладил меня по голове, словно говоря: «Не робей, дочка, все будет хорошо».

 

Потом мы поднялись по лестнице, и нас стали одну за другой вызывать в большую комнату, где за столом сидели три экзаменатора. Помню, что я ответила на все вопросы, а под конец, забыв все свои страхи, громко прочла:

 

 

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу...

 

 

Внизу меня ждал папа. Я выбежала к нему, не помня себя от радости. Он сразу поднялся, пошел мне навстречу, и лицо у него было счастливое...

 

Так начались мои гимназические годы. Я сохранила о них теплое, благодарное воспоминание. Математику у нас ярко, интересно преподавал Аркадий Анисимович Белоусов, русский язык и литературу — его жена Елизавета Афанасьевна.

 

В класс она всегда входила улыбаясь, и устоять перед этой улыбкой мы не могли — такая она была живая, молодая и приветливая. Елизавета Афанасьевна садилась за свой стол и, задумчиво глядя на нас, без всякого вступления начинала:

 

 

Роняет лес багряный свой убор...

 

 

Мы могли слушать ее без конца. Она хорошо рассказывала, увлекаясь и радуясь красоте того, о чем говорила. Она старалась раскрыть перед нами волнующую силу русской литературы, вдохновляющие ее мысли и чувства, ее глубокую человечность.

 

Слушая Елизавету Афанасьевну, я поняла: учительский труд — большое искусство. Чтобы стать хорошим, настоящим учителем, надо иметь живую душу, ясный ум и, конечно, надо очень любить детей. Елизавета Афанасьевна любила нас. Она никогда не говорила об этом, но мы это знали без всяких слов — по тому, как она смотрела на нас, как иной раз сдержанно и ласково клала руку на плечо, как огорчалась, если кого-нибудь из нас постигала неудача. И нам все нравилось в ней: ее молодость, красивое вдумчивое лицо, ясный, добрый характер и любовь к своему труду. Много позже, уже став взрослой и воспитывая своих детей, я не раз вспоминала свою любимую учительницу и старалась представить себе, что сказала бы она мне, что посоветовала бы в трудную минуту.

 

И еще одним памятна мне кирсановская гимназия: учитель рисования нашел у меня способности к живописи. Рисовать я очень любила, но даже себе боялась признаться, что хотела бы стать художницей. Сергей Семенович Помазов однажды сказал мне:

 

— Вам надо учиться, непременно надо учиться: у вас большие способности.

 

Он, как и Елизавета Афанасьевна, очень любил свой предмет, и мы на его уроках узнавали не только о цветах, линиях, пропорциях, о законах перспективы, но и о том, что составляет душу искусства — о любви к жизни, об умении видеть ее повсюду, во всех ее проявлениях. Сергей Семенович первый познакомил нас с творениями Репина, Сурикова, Левитана — у него был большой альбом с прекрасными репродукциями. Тогда в моей душе зародилась еще одна мечта: поехать в Москву, побывать в Третьяковской галерее...

 

Но как ни хотелось мне учиться дальше, я понимала: нельзя. Семья едва сводила концы с концами, надо было помогать родителям. Окончив гимназию, я вернулась в Осиновые Гаи.

 

Космодемьянская  Л.Т. Повесть о Зое и Шуре.

М.-Л., 1950. С. 5 — 8.

 

 

 

 

Примечания:

 

(1) Любовь Тимофеевна Космодемьянская (1900 — 1978) — мама Зои и Александра Космодемьянских.

 

(2) В рукописи книги Л.Т. Космодемьянской «Зоя», датированной 25 апреля 1942 г., далее идет следующий текст: «Село большое, торговое. По пятницам был базар, куда из соседних деревень съезжались крестьяне продавать хлеб, скот<...> По  сред<так в   тексте>  села стояла большая церковь, в годовые праздники битком набитая народом. Рядом — две школы, земская и церковно-приходская, где обучалось не более 50 детей, главным образом, мальчики. Все остальные дети вырастали неграмотными, малограмотными или самоучками. По своему классовому составу, о селе можно сказать, в большинстве преобладало средняцкое <так в тексте> население. Были и кулаки, лавочники, торгаши, землевладельцы, а следовательно, и батраки, и беднота» (РГАСПИ. Ф. М-7. 0п. 2. Д. 649. Ч. 4. Л. 3-3 об. Автограф черными чернилами на тетрадном листе). В книге Л.Т. Космодемьянской «Моя Зоя», подписанной к печати 29 июня 1942 г., содержится лишь следующий текст: «Село большое, торговое; по пятницам на базар съезжались крестьяне со всех соседних деревень» (Космодемьянская  Л. Т. Моя Зоя. М., 1942. С. 4).

 

(3)  В рукописи 1942 г. об этом несколько иначе: «Очень многие из поселения уходили в города на заработки, главным образом в Москву, менее в Тамбов и Пензу. Там поступали на железную дорогу и, приезжая в летнее время на побывку, хорошо одетые, обутые по-городски, придавая величественную осанку своей внешности, разжигая зависть, соблазняя городской жизнью других. И, таким образом, в последние года не было ни одного двора, в семье которого не находился член семьи в Москве или в другом каком-либо городе. По сравнению с другими близлежащими селами, деревнями, село Осиновые Гаи считалось культурным селом, не <серыми — неразбр.>, а бывалыми людьми» (РГАСПИ. Ф. М-7. Оп. 2. Д. 649. Ч. 4. Л. 3 об). В книге, изданной в 1942 г., читаем: «Многие уходили из села на заработки в Москву, в Тамбов, в Пензу. Возвращались одетые по-городскому, щеголяли на гулянках и в церкви в сапогах со скрипом. Не было ни одного двора, из которого не побывал бы кто-нибудь в Москве или в каком-нибудь большом городе. Так и повелась слава, что живут в Осиновых Гаях не простые, а бывалые люди» (Космодемьянская Л.Т. Моя Зоя. М., 1942. С. 4).