Запись разговора с
жителями деревни ПетрищевоВерейского района Московской области
—очевидцами
зверской расправы
с девушкой-партизанкой(1)
3 февраля
1942 г.
Седова
Валентина Николаевна (11 лет)
Ее
привели к нам три патруля, вели ее рядовые. Откуда ее привели, я ее не знаю.
Одета она была в меховом пиджаке, коричневого цвета, сапоги у нее были
холодные, подшлемник серый. На плечах у нее была сумка, на руках — овчинные
варежки зеленого цвета, обшитые брезентом. Я сидела на печке, мама — в кухне.
Они открыли дверь и ввели ее. Один держал ее руки сзади. Вначале вошел патруль,
потом <ввели> ее. Все трое немцы. По-русски говорить не умеют. Они ее
прижали к печке (один из них взял за грудную клетку и прижал), а двое стали
обыскивать. Во время обыска были и другие солдаты, которые жили в этой хате
(15-20 человек). Они были в другой комнате и смеялись.
Обыск.
Сняли сумку зеленого цвета (рюкзак) и поставили возле печки. Потом сняли сумку
с отделениями для бутылок, которая висела через плечо. В этой сумке нашли 3
бутылки, которые открыли, нюхали, затем положили их обратно в чехол. Затем
нашли у нее под пиджаком на ремне наган, который рассматривали. Я слезла с
печки и ничего больше не видела. Как говорит моя сестра Нина (8 лет), которая
осталась сидеть на печке, которая сказала, что ее раздели, раздевали ее трое.
Вначале сняли пиджак с воротником коричневого цвета, потом сняли подшлемник
серого или коричневого цвета. Потом сняли курточку, сапоги. Осталась она в
защитных теплых брюках, в носках и белого цвета кофточке с воротничком.
Обыскивали и раздевали, ей вопросов не задавали, а переговаривались между собой
и ржали. Потом старший из них (погоны и 2 кубика) скомандовал: «Русь, марш», и
она повернулась и пошла со связанными руками. Все это было в декабре месяце, в
первых числах. Больше я ничего не знаю, куда их повели. При допросе переводчика
не было. С ней не разговаривали, вопросов ей не задавали. При обыске она стояла
с опущенной головой, не улыбалась, не плакала, ничего не говорила.
Седова
Мария Ивановна (31 год) — мать ее
Привели
ее вечером, часов в 7 или 7.30 минут. Немцы, которые жили дома у нас,
закричали: «Партизан, партизан». Брюки я не знаю, какого цвета, темные...
Подшлемник они бросили, и он все время валялся. Варежки взял повар немецкий.
Была у нее защитного цвета плащ-палатка, она испачкана в землю. Плащ-палатка
сейчас у меня. Держали ее у нас минут 20. Слышно было, как ее били по щекам —
раз пять. Она при этом молчала. Куда увели ее, не знаю. Волосы у нее короткие,
черные, завитые, <глаза> — красивые, чернобровые, лицо — продолговатое,
красивая девушка, губы толстенькие, маленькие.
Живая
запись беседы с гр. Ворониной Авдотьей Петровной (67 лет)
Живет
со мной старик — муж мой. Он глухой и немой. Еще живет со мной дочь с двумя
детьми.
Привели
ее после Седовых. Я топила печь. Смотрю — ведут. Они мне кричат: «Матка, это
русь, это она «фу» — сожгла дома». Она при этом молчала. Ее посадили возле
печки. Привели ее 5 человек, и еще у меня были немцы — 5 человек. У меня на
квартире был и штаб войска связи.
Когда
ее обыскивали, то меня позвали и сказали — вот, мать, чем дома подожжены, и
показали ее бутылки, и опять повесили ей на плечи. Внизу на ней была вязаная
фуфайка. Белье нижнее было байковое. Когда ее раздели, то белье выбросили. Мне
они приказали лезть на печку, а дочь посадили на кровать. Начальник стал
спрашивать по-русски: «Ты откуда?» Она ответила: «Я из Саратова». — «Куда ты
шла?» Она ответила: «На Калугу». — «Где ты фронт перешла?» Ответ я не
расслышала.«Прошла я фронт за 3 дня». — «С кем ты
была?» — «Нас двое было. Вторая попалась в Кубинке151». —
«Сколько ты домов сожгла?» Она ответила — три. Нашли у нее 3 куска сахара и
щепотку соли нашли в кармане. «Где ты что еще делала?» Она сказала, что больше
ничего не делала.
Ее
стали после этого пороть. Пороли ее 4 немца, 4 раза пороли ремнями, так как они
вышли с ремнями в руках. Ее спрашивали и пороли, она молчит, ее опять пороли.
<В> последнюю порку она вздохнула: «Ох, бросьте пороть, я больше ничего
не знаю и больше ничего вам говорить не буду».
Когда
пороли, то начальник несколько раз выходил из комнаты и брался за голову
(переживал). А те, кто порол, ржали во время порки. Всего ей дали больше 200
ремней. Пороли ее голой, а вывели в нижней рубашке. Крови не видно. Когда ее
вывели, виду нее был очень слабый. После порки ее вывели в нижней рубашке в
другую комнату и поставили к печке, затем вывели ее босую в нижней рубашке.
Куда — не знаю.
Держала
она себя мужественно, отвечала резко. Привели ее к нам часов в 7 вечера. Была
она у нас часа три. Вывели ее из комнаты на улицу много немцев. На нее
прибегали смотреть немцы, начальник был очень грубый, хорошо говорит по-русски.
При допросе переводчик не присутствовал. Он появился тогда, когда ее вывели.
Был он минут 10 и ушел. Когда я у него спросила, что с ней будет, он ответил,
что завтра часов в 10 будет виселица. Немцы прибегали (человек 150) часов до 2
и смотрели, и смеялись. Куда ее увели, я не знаю. Увели ее от нас часов в 10
вечера. Наутро почти против моего дома немцы сделали виселицу — вкопали столб
метра три, к нему планку сверху, а к ней веревку. Делали ее утром — часов в 8
утра. Делали вешалку 3 человека. Потом я видела, как наутро, часов в 10-11, и
ее вывели из дома Куликов. Вывела ее группа немцев, возле этой группы шло много
немцев и шло много гражданского народа — шли из сел: Златоустово, Ильятино и
др. Они шли к своим домам и попутно присутствовали при этом. Я вернулась, так
как насмотрелась и не могла идти. Больше ничего не знаю. Я уже ходила тогда,
когда она уже висела, т.е. прошел уже 1 час. Висела с повешенными руками, на
груди дощечка сантиметров 30, с надписью: «Поджигатель домов», написано
по-русски и по-немецки. По-русски написано крупными, а по-немецки — мелкими
<буквами>. Белье ее: фуфайку желтоватую, пуховую, теплую и теплые
кальсоны забрали немцы. Повесили ее в первых числа декабря. Висела она месяца
полтора. Дня за три как им уехать, немцы приказали ее снять, приказали снять
старосте. <...> Ее сняли, вырыли яму и закопали.
Запись верна. Адрес тот
же. Варонина(2)
Живая
запись беседы с: 1) гр. Кулик Прасковьей Яковлевной (33 года).
Откуда ее вели, я не знаю. В эту ночь у меня на квартире было 20-25 немцев,
часов в 10 я вышла на улицу. Ее вели патрули — со связанными руками, в нижней
рубашке, босиком и сверху нижней рубашки верхняя мужс<кая> нижняя
рубашка. Мне они сказали: матка, поймали партизана. Ее привели и посадили на
скамейку, и она охнула. Губы у нее были черные-черные, спекшиеся и вздутое лицо
на лбу. Она попросила пить у моего мужа. Мы спросили: можно? Они сказали — нет,
и один из них вместо воды поднес к подбородку горящую керосиновую лампу без
стекла. Но затем разрешили ее попоить, и она выпила 4 стакана. Посидев полчаса,
они ее потащили на улицу. Минут 20 таскали по улице босиком, потом опять
привели. Так, босиком ее выводили с 10 часов ночи до 2 часов ночи — по улице,
по снегу, босиком. Все это делал один немец, ему 19 лет.
Потом
этот 19-летний улегся спать, и к ней приставили другого. Он был более
сознательным, взял у меня подушку и одеяло и уложил ее спать. Немного полежав,
она попросила у него по-немецки развязать руки, и он ей руки развязал. Больше
ей руки не связывали. Так она уснула. Спала она с 3 часов до 7 часов утра.
Утром я подошла к ней и стала с ней разговаривать. Я спросила: «Откуда ты?»
Ответ — московская. «Как тебя зовут?» — промолчала(3). «Где родители?» —
промолчала. «Для чего тебя прислали?» — «Мне было задание сжечь деревню».—
«А кто был с тобой?» — «Со мной никого не было, я одна».—
«Кто сжег эти дома в эту ночь (а в эту ночь она сожгла три жилых дома, где жили
немцы, но они выбежали)?» Она ответила: «Сожгла я». Она спросила: «А
ск<олько> я сожгла?» Я ответила: «Три дома, и в этих дворах сожгла 20
лошадей». Она спросила, были ли жертвы? Я ответила, что нет. Она сказала, что
вам нужно <было> давно уехать из деревни от немцев. При беседе были
немцы, но они не знают русский яз<ык>. Утром она у меня просила дать во
что-нибудь обуться. Немец спросил у нее: «Где Сталин?» Она ответила: «Сталин на
посту», — и после этого отвернулась и сказала: «Я больше с вами разговаривать
не буду». Переводчика еще <не> было. Жгла она дома. Дома сожгла граждан:
Кареловой, через три дома — Солнцева и через два дома — Смирнова. Я с ней
говорила минут 15-20. Затем мне сказали — уходи. Я пошла топить печку. Ее
перевели на нары. Она легла, и опять приходили сотни немцев (это было утром, в
8 часов). Они смеялись. Она молчала, смотрела на них. Часов в 9 утра пришли 3
офицера, переводчик и стали ее допрашивать, а меня, мужа выгнали на улицу. В
доме, кроме немцев, никого не было. Я вышла в соседнюю избу. О допросе ничего
не знаю. Допрашивали ее часа полтора.
Когда
пришли офицеры, то она сказала: «Вот ваши немцы оставили меня раздетой,
оставили меня в рубашке и трусах». Ноги и таз у нее были избитыми,
синими-синими.
Когда
я с ней говорила, она мне сказала: «Победа все равно за нами. Пусть они меня
расстреляют, пусть эти изверги надо мной издеваются, но все равно нас всех не
расстреляют. Нас еще 170 млн. Русский народ всегда побеждал, и сейчас победа будет
за нами»(4).
В
10 часов 30 минут ее вывели из дома на улицу. Вышла вместе с офицерами, ее
держали два немца под руки, так как она шаталась. Одета она была в ватные темно‑синие
брюки, в темной рубашке, носках серых, на голове ничего, и повели к виселице.
Расстояние от нашего дома до виселицы — 4 дома. Вели до виселицы под руку. Я
ушла, не дождалась даже, пока доведут ее до виселицы, так как не могла смотреть
на эту картину.
Запись верна:
Кулик
2)
Кулик
Василий Александрович (1903 г. р.). Во время допроса я был в
другой избе и частично слушал допрос. Офицеры закрыли дверь. При допросе были
офицер и переводчик. Переводчик три раза спрашивал: «Откуда вы, как звать вас?»
Она ничего не ответила. Он сказал, что вы отыгрываетесь молчанием. Офицеры же
молчали. Больше никаких вопросов ей не задавали. И она все время молчала.
Допрашивали ее минут пять. Затем принесли ей брюки. Она сказала офицерам, что
раздели ее в штабе. Ноги были у нее отмороженные, и она не могла встать, даже
брюки она одевала сидя, она была избита до того, что не могла одеть брюки, и ей
помогли [их] надеть. Брюки ей принесли с улицы сырые. Она все время охала от
боли, от избиения. Она просила у них сапоги, ей не дали. Они ее ругали все
время — быстрей одевайся.
Вывели
ее из дому, при этом было человек 100 немцев только при нашем доме, а всего их
было очень много: и пешие, и конные. Между виселицей и домом, в этом
расстоянии, ей повесили табличку. До самой виселицы вели ее под руки. Шла
ровно, с поднятой головой, молча, гордо. Довели до виселицы. Вокруг виселицы
было много немцев и гражданских. Подвели к виселице, скомандовали расширить
круг вокруг виселицы и стали ее фотографировать. Фотографировали ее много
немцев с разных сторон. При этом ее поворачивали. При ней была сумка с
бутылками. Она крикнула: «Граждане! Вы не стойте, не смотрите, а надо помогать
воевать! Это моя смерть — это мое достижение». После этого один офицер
замахнулся, а другие закричали на нее.
Затем
она сказала: «Товарищи, победа будет за нами. Немецкие солдаты, пока не поздно,
сдавайтесь в плен». Офицер злобно заорал: «Русь!» «Советский Союз непобедим и
не будет побежден» — все это она говорила в момент, когда ее фотографировали.
Фотографировали ее спереди, со стороны, где сумка, и сзади.
Потом
подставили ящик. Она без всякой команды стала сама на ящик. Подошел немец и
стал одевать петлю. Она в это время крикнула: «Сколько нас не вешайте, но всех
не перевешаете, нас 170 млн. Но за меня вам наши товарищи отомстят». Это она
сказала уже с петлей на шее. Она хотела еще что-то сказать, но в этот момент
ящик убрали из-под ног, и она повисла. Она взялась за веревку рукой, но немец
ударил ее по рукам. После этого все разошлись. Возле виселицы в течение 3 дней
стояли часовые — 2 человека. Так висела она 1,5 месяца. Повесили ее в центре
села, на перекрестке дорог, на виселице, которая была в 50 м от домов, посреди
слободы.
Запись верна:
В. Кулик(5)
ЦАОПИМ.
Ф. 8682. Оп. 1. Д. 561. Л. 55 — 76.
Автограф
в блокноте простым карандашом и синими чернилами.
Опуб.:
Москва прифронтовая. 1941 — 1942.:
архивные
документы и материалы.
М.,
2001. С. 564 — 566.
Примечания:
(1)Документ
представляет собой склеенные листки из блокнота размером 12,5x17 см. В них
предположительно рукой А.Н. Шелепина (в то время секретаря МК и МГК ВЛКСМ)
записывались по ходу расследования показания свидетелей и черновик акта
эксгумации тела «Тани» — Зои Космодемьянской.
(2)Так
в тексте.
(3)В
воспоминаниях П.Я. Кулик, опубликованных б мая 1995 г. в газете «Сельские
новости», содержится следующее дополнение: «После второго вопроса с досадой
проговорила: «Зачем вам это знать, тетенька?» А затем я услышала от нее:
«Победа все равно будет за нами. Пусть они меня расстреляют, пусть эти изверги
надо мной издеваются, но все равно нас всех не расстреляют!» (цит. по: Ты
осталась в народе живая...: Книга о Зое Космодемьянской. Тамбов, 2003. С. 52).
(4)В
воспоминаниях П.Я. Кулик, опубликованных 6 мая 1995 г. в газете «Сельские
новости», содержится следующее дополнение: «После допроса мне было разрешено
войти в избу. Я увидела, что Зоя сидела на полу, около нее была лужа крови.
Встать она не могла. Фашисты принесли с улицы куртку, мокрые брюки. Эти брюки
она одеть сама не смогла, так как ноги у нее были обморожены. Офицеры же на нее
кричали: «Быстрей одевайся!» Когда Зою, наконец, одели, два солдата подняли ее.
Сапог на девушке не было, от слабости ее ноги подкосились, и она упала» (цит.
по: Ты осталась в народе живая...: Книга о Зое Космодемьянской. Тамбов, 2003.
С. 52).
(5)Далее
идет следующая запись:
«1)
Посмотреть все 3 квартиры.
2)
Сожженные
дома.
3)
Путь
от дома до виселицы.
4)
Оставшиеся
вещи — плащ-палатку.
5)
Могилу,
труп, виселицу.
6)
Акт.
1)
Тов.
Березин М.И., председатель Грибцовского с/с, беспартийный